Коренная калужанка Галина Казакова — об оккупации Калуги

Галина Михайловна Казакова хорошо запомнила оккупацию, военные годы и ­сохранила письма, которые писала на фронт тёте Мусе.

— Все мои предки — ​коренные калужане. Крестились, венчались в Троицком соборе, — ​рассказывает Галина Михайловна. — ​Отец, ​Михаил Александрович Фалеев, ​работал шофёром в военизированной пожарной части. Мама Мария Дмитриевна ​по профессии — продавец (закончила торговую школу с отличием), работала буфетчицей. Детей в семье было двое: я и сестра Валентина — старше меня на три года.

Перед вой­ной я сильно заболела. В 1940–1941 годах в Калуге была эпидемия дифтерии. Я перенесла самую тяжёлую токсичную форму, получила осложнение, была парализована, лежала, как маленький овощ. Мои бабушки просили Бога, чтобы он забрал меня. Но, на удивление, я вдруг стала поправляться: появились глотательные функции, глаза перестали закатываться, окреп позвоночник. Я заново училась ходить и говорить.

Боялись, что расстреляют

— 13 октября 1941 года Калугу оккупировали немцы. Мы жили на ­улице Набережной, у самой реки. Улочка была маленькая, дома небольшие. Но немцы расселялись и здесь. Мне шёл четвёртый год, но, так как обстановка была ­напряжённая, я многое запомнила. Немцы заходили, спрашивали ­молоко, яйца. Помню бомбардировки и светомаскировку. Однажды вечером ­бабушка зажгла в нашей малюсенькой кухоньке лампу, а окно зашторить забыла. Тут же появился немец, загрохотал прикладом в стекло. Лампу мгновенно задули. Мы притихли — боялись, что расстреляют. Но, к счастью,  обошлось.

Бегала в госпиталь

— Во время бомбёжки приходилось прятаться в убежище, его вырыли в огороде. Мы, дети, плакали, а взрослые говорили: «Тише, тише, немцы бегают, связь тянут». Мы ничего не понимали, но успокаивались. Старшие рассказывали, что как-то глубокой ночью к нам в дверь аккуратно постучали. Это были красноармейцы-­разведчики — на лыжах, в маскхалатах. Их накормили, чем могли. Они отогрелись и до рассвета ушли, пообещав: «Потерпите, скоро освободим город».

И, действительно, 30 декабря 1941 года в Калугу вошла Красная армия. Началась другая жизнь. Мама — ​Мария Дмитриевна — ​осталась без работы, но вскоре устроилась санитаркой в госпиталь, который располагался во Дворце пионеров. Наш дом был неподалёку, и я бегала к маме на работу. Мне уже было пять лет. Заходила в палаты. Они были большие, пахло йодом и бинтами. Раненые просили подойти к ним, гладили мои детские ручки и волосы. Однажды я пришла во время обеда. Они обрадовались, стали наперебой угощать меня, протягивали оладьи. Я не могла взять. Они уговаривали: «Возьми, дочка, мама разрешает!» Но я всё равно не брала. Может, они обиделись, но тогда я не могла по-­другому.

Госпиталь уехал летом 1944 года, и мама снова осталась без работы. Помогали выжить огороды, которые копали на берегу, была коза.

Комсомольцы деревни Секиотово. Мария Дмитриевна Фалеева — первая слева.

30 мая 1948 года, 3 «Б» класс. Галина Михайловна Казакова (тогда — Фалеева) — в первом ряду четвёртая слева.

На юбилее Бауманского. Галина Казакова — вторая слева (в розовом).

Пожаловались на маму

— По улице ходил инспектор, интересовался, кто как устроен. Маме он предложил работу в горисполкоме — делопроизводителем, потом комендантом. Мама никакой работы не боялась. Горисполком находился на нынешней улице Ленина, в здании, где сейчас Художественный музей. Там были отделы: ​общий, спортивный, культуры, здравоохранения, архитектуры. Во флигеле — загс. Отопление — ​печное. Нужно было завезти дрова со склада, напилить, наколоть, истопить печи, убрать помещение… В хозяйстве имелось две машины: ​«полуторка» и «Москвич». Бензин привозили в бочках, которые скатывали с машины и хранили в подвале. Всю эту работу выполняли женщины: два истопника, шофёры и моя мама-­комендант. Шофёр тётя Полина ездила на «Москвиче», а тётя Капа — ​на грузовике. В лютый мороз мама распорядилась выдавать женщинам после работы по 2–3 полена дров, чтобы согреть детей. Но нашёлся кто-то, кто пожаловался председателю исполкома, что мама раздаёт государственные дрова. Председатель вызвал её, но, поговорив, поддержал: «Мария Дмитриевна, делай, как делала. Хлеб и дрова — дорогие, но не дороже детей и стариков. Женщины заработали эти полена за весь день ненормированного тяжёлого труда». При этом мама себе дров не брала. Время было такое, что из-за полена дети могли остаться сиротами. Тем более что наш отец, ​Михаил Александрович, ​в 1942 году по наговору был арестован и на долгие годы стал политзаключённым. Впоследствии его реабилитировали.

Письма Галины и Валентины тёте Мусе на фронт.

В 1968 году Галина закончила Высшее техническое училище им. Баумана. Выпускное фото.

Тётя Муся вернулась

— До школы я часто бегала к маме на работу, знала всех. Пока мама работала, в горисполкоме сменилось много председателей: помню, были Пышкин, Супрун, Смирнов, Холодков, Хубаев и одна женщина — ​Шарендо. У неё на руках — ​престарелая мать и дочь-­школьница, муж погиб на фронте. И архитектором города тогда была молодая женщина.

Дома я оставалась с бабушкой и дедушкой. Сестра ходила в третий класс. Моя тётя Мария (дома её звали Муся) воевала. Мы ждали от неё весточек. Ждали сводок Совинформбюро, ждали Победы. Когда передавали сообщения, я кричала: «Бабушка, Юрочка Левитан говорит!»

Тётя Муся в 19 лет, после окончания школы, пошла рыть окопы. В январе 1942 года в мордовском городе Ардатове она выучилась на стрелка воздушного боя бомбардировщиков дальнего действия. Потом закончила школу снайперов. Служила в тяжёлой артиллерии. Стала работать на ПУАЗО (прибор управления артиллерийским зенитным огнём). Воевала зенитчицей в составе 153-го отдельного зенитно-­артиллерийского дивизиона. Участвовала в освобождении Тулы, Западной Белоруссии, Украины и Польши. В ночь на 9 мая 1945 года Мария дежурила по батарее и приняла телеграмму: «Вой­на окончена, не стрелять!»

Закончила вой­ну командиром приборного отделения в звании старшего сержанта. Награждена орденами и медалями. Дедушка не дождался возвращения дочери с фронта всего два месяца. Мы с сестрой Валентиной писали тёте письма. Я — ​карандашом на бумажке, которую смогла найти. Ошибки стирала пальцем. Сообщала: «Муся, мы дедушку схоронили. Бабушка живёт помаленьку…» А сестра писала ей, что у нас всё хорошо, только бабушка болеет. Эти письма тётя Муся сохранила и вернула нам. Я их берегу. Когда она вернулась с фронта, первой её встретила я с её любимым рыжим котом. Открылась калитка, и она вошла во двор с солдатским вещмешком за плечами, в военной форме, высокая, красивая. Мы с котом бежали наперегонки, сначала к тёте, а потом к бабушке — сообщить, что Муся вернулась. Как же радовались все взрослые!

По три человека за партой

— В 1945 году я пошла в первый класс Первой женской школы на улице Красноармейской (теперь там интернат). Мы с сестрой сами взяли справку в поликлинике и сами пришли устраиваться. Был конец августа, классы уже набраны. Мне всего семь лет, а брали с восьми. Нам отказали. Но мы так плакали, что меня всё-таки согласились принять в первый класс.

Когда шла в школу, по дороге попадалось много разрушенных домов. Здания почты, облисполкома, Троицкий собор, здания на Старом Торге стояли без окон, без дверей. Проёмы ­уже начали зарастать травой.

В классе — ​40 человек, парты маленькие, сидели по трое. Кто-­то жаловался, что только половина попы помещается. Одна из девочек, Лиза Власова, не хотела причёсываться, ей нравилось быть кудрявой, как её брат Васька. Одежда, ­обувь — ​нет слов!

На уроке наша учительница Мария Петровна Гришина раздавала завтраки: по кусочку чёрного хлеба и чайную ложку сахара. Бывало, вместо сахара давали ириски. Иногда одна ириска оставалась, и Мария Петровна обещала отдать её тому, кто будет правильно сидеть за партой. Все распрямлялись, складывали руки, ждали. Как правило, учительница отдавала конфету самым бедным. Я это уже тогда понимала. Думаю, что и другие тоже.

Успевали всё

— Мы пололи, окучивали картошку, завели кроликов, рвали для них траву, ухаживали за ними. Ходили за керосином в лавку, она была за Каменным мостом, за школой № 6. Далековато! Когда у нашей козы рождались козлятки, я приучала их к миске. Брала чайную чашку, наливала в неё молоко, опускала свои пальчики, и они с моих пальцев слизывали, отвыкали от матери-­козы.

Я пасла козу на горе под городским парком. Приучала козлят к стаду. Осенью с сестрой ходили в парк собирать сухую листву на подстилку для кроликов. Набивали мешки, завязывали, спускали с горы — а там уже ​два шага до дома. Ещё стояли в очереди за мукой, за хлебом. Когда отменили карточки, очередь на улице была часа на два. У самых дверей начиналась давка. Мои подружки, которые старше меня на год, чаще всего вместе с толпой проникали в магазин и выходили с ситцевым двухкилограммовым мешочком муки. У меня так не получалось. Наоборот, если какая-нибудь женщина к себе не прижмёт, вылетаешь из очереди у самых дверей.

Успевали всё! Хватало времени и побегать, и поиграть в лапту, в «штандер», искупаться, сплавать на лодке на остров. И учились хорошо.

А ещё помню, как пленных немцев водили на работу. Мне было их жалко, у них такой несчастный вид…

Мы с сестрой выросли. Получили образование. Сестра Валентина стала инженером–электриком, руководила электрической подстанцией, работала главным энергетиком завода в Болгарии. Я радиоинженер, закончила Высшее техническое училище им. Баумана, работала на заводе. Сейчас мне 82 года, но я всех хочу поблагодарить. Низкий поклон тем, кто своими подвигами и своим трудом приблизил Победу.