«Андрюха, война!»
Эти слова, сказанные другом и коллегой, помогли врачу Андрею Убогому принять важное решение — пойти работать в «ковидное» отделение.
Приехав к нам в редакцию, Андрей Убогий первым делом сообщил:
— Вы не волнуйтесь, анализ на коронавирус у меня отрицательный, КТ лёгких сделал — пневмонии нет. Две недели после последнего дежурства прошло.
Андрей Юрьевич — известный в Калуге хирург-уролог, 33 года отработал в Больнице скорой медицинской помощи. Недавно вышел на пенсию. Когда началась пандемия коронавируса и в БСМП открыли инфекционный корпус, написал заявление и месяц отработал в родной больнице на приёме коронавирусных пациентов.
Госпиталь
— Поначалу я сомневался, в основном из-за родителей. Мы живём рядом, они уже пожилые люди. Боялся их подставить.
Госпиталь в БСМП открыли 5 мая. Вскоре после этого я встретил своего коллегу и друга Алексея Агамирзова, он начальник службы реанимации БСМП. Поинтересовался у него впечатлениями от первых дней работы. Он сказал только два слова: я«Андрюха, война!» И я понял, что надо идти. Ведь всю жизнь проработал в этой больнице, как же не поддержать боевых товарищей!
— Как отреагировали родители, когда узнали о вашем решении?
— Они до сих пор не знают. Вот выйдет статья, тогда придётся признаться.
— Как вам удавалось скрывать это от них столько времени?
— Ну я как-то уклонялся от прямых ответов. Просто знаю, какие они тревожные. Это значит для них — бессонные ночи, мама каждый день будет ходить в церковь, ставить свечку за моё здоровье. Поэтому сказать скажу, но когда всё будет позади.
— Ваш друг сказал: война. Почему?
— Сразу после открытия инфекционного корпуса туда стали массово поступать больные. Однажды из Обнинска приехал целый автобус с 15 пациентами. Представляете, что это такое — 15 задыхающихся человек? Чтобы принять, осмотреть, обследовать, оформить одного такого больного, нужно около получаса, всего получается семь часов непрерывной работы. А ведь поступали и другие пациенты. Это уже почти военная ситуация.
— Почему вы называете инфекционное отделение госпиталем?
— Именно из-за военных условий, в которых приходится работать. Ведь что получилось? Внутри нашей больницы, на её площадях и её собственными силами было развёрнуто ещё одно медицинское подразделение. Вот, например, областная инфекционная больница в Грабцево. Она была изначально рассчитана на лечение инфекционных больных. В дни пандемии её просто расширили на какое-то количество коек. Больницу «Сосновая роща» перепрофилировали: её кардиологи и неврологи «превратились» в инфекционистов. Нашей родной БСМП пришлось тяжелее всех. Она как работала, так и продолжает работать больницей скорой помощи, куда везут неотложных пациентов в хирургию и травматологию. И вот на территории этой самой больницы, на её койках и силами её персонала создали ещё одну больницу: целый инфекционный корпус на 150 коек. Так что БСМП всегда была и остаётся великой труженицей.
«Доктор, мне страшно»
— Работали сутками. В смене — две бригады по пять-шесть докторов и вдвое больше медсестёр. Режим — шесть часов через шесть. То есть первая бригада из суточной смены работает шесть часов, и в это время ни попить, ни поесть, ни в туалет сходить медики не могут. Потом их меняет вторая бригада из суточной смены, а первая шесть часов отдыхает: для этого выделены палаты на втором этаже. Затем первая бригада заступает на следующую шестичасовую смену, а вторая отдыхает. Уходить в промежутках нежелательно: вдруг придётся кого-то подменить или будет аврал с больными.
Я работал в приёмном отделении: решал, кого класть, а кого можно отпустить. Это зависело от состояния пациента, его возраста, сопутствующих болезней, даже от психологического настроя больного. Кто-то ни в какую не хочет ложиться в больницу, а кто-то, наоборот, говорит: «Я отсюда не уйду, потому что мне страшно».
— Много таких, кому страшно?
— Да, много. В эпидемию всегда возникает всеобщая паника, а тут ещё СМИ порой подогревают её. И потом, если человек хотя бы раз пережил настоящий приступ удушья, ему становится действительно страшно.
— Какой средний возраст больных?
— От сорока и старше. Те, кто помоложе, тоже обращались, но их обычно отпускали домой, потому что у них либо пневмонии вообще не было, либо она протекала в нетяжёлой форме и её можно было лечить дома.
Опасная «чистая зона»
— А вам самому страшно не было?
— Знаете, нет. И вовсе не оттого, что я такой уж храбрец. Просто понимал, что самое безопасное место при пандемии — это «красная зона». Если уж «прятаться» от вируса, то именно там. Как он пробьётся сквозь все эти защитные балахоны и респираторы?
Кстати, вот сейчас все превозносят сотрудников «красной зоны». Но тяжелее и опаснее работать в так называемой чистой зоне — то есть в общебольничной сети, потому что контакт с больными там всё равно происходит, а защиты нет почти никакой. Доплат эти люди не получают, хотя именно они попадают под удар первыми. Из нашего семиэтажного условно «чистого» корпуса заболела едва ли не половина сотрудников. А в «красной зоне» — всего несколько человек. Поэтому нужно сказать добрые слова прежде всего в адрес тех медиков, которые работают вне «красной зоны». И ещё низкий поклон медсёстрам: им приходится тяжелее всех. Врач что? Осмотрел больного, принял решение и потом заполняет историю болезни. А сёстры делают уколы, носят судна, ставят капельницы, перестилают бельё, перекладывают больных. Поэтому именно сёстры «красной зоны» и медики, которые работают в общебольничной сети, — главные герои пандемии.
Репетиция старости
— Я отработал месяц. Вообще было трудновато. Самой тяжёлой стала последняя смена. Нет, это было обычное дежурство, никаких авралов. Просто накопилась усталость. «Скафандр», в котором работаешь, даёт ощущение старости: плюс 20 лет. В защитном костюме плохо слышишь, поэтому с больными разговариваешь громко, по телефону кричишь, как глухой. Видишь тоже плохо, потому что очки — и твои собственные, и защитные — часто запотевают. Ходить в этом балахоне неудобно: шаркаешь бахилами, как доходяга. В итоге получалась такая наглядная репетиция старости.
Зато, когда выходишь в санпропускник и там «разоблачаешься» — то сразу минус 20 лет! Главное, дышать легко, и всё хорошо видишь. А какое счастье принять после смены душ! Только ради этого можно походить в «скафандре» (смеётся).
Глаза и голос
— Защитные костюмы делают людей практически одинаковыми. Даже комплекцию не всегда можно определить. По сути, от человека остаются только глаза и голос — то главное, в чём выражается его душа. И именно они — глаза и голос — почти не стареют. Получается, ты общаешься напрямую с душой человека: с его живыми глазами и голосом. Это был удивительный, просветляюще благодатный опыт человеческого общения.
Бар «Ночная корона»
— Однажды поймал себя на ещё одном удивительном ощущении. Как-то ночью, во время отдыха между сменами, иду по полутёмному коридору. За дверями палат слышен женский смех, звенят чашки, где-то чуть ли не песни поют. Навстречу — девушки в домашних халатиках и с мокрыми волосами, замотанными в полотенца. Вдруг поймал себя на мысли: «Точь-в точь, как когда-то в общаге». Кстати, наше студенческое общежитие в Смоленске располагалось в похожем здании: такой же длинный коридор, такие же высокие гулкие потолки. Так что время для меня вдруг волшебно откатилось лет на 40 назад…
Конечно, усталость после работы была. Зато какое счастье — выйти ночью из душа в чистом белье, сесть в общей комнате-«кормушке» — мы её называли «бар «Ночная корона» — и от души наговориться и посмеяться с друзьями-коллегами!
Случалось, даже рассвет встречали за разговорами. Я там хоть познакомился и пообщался с молодыми врачами, нашей достойной сменой. А когда бы смог сделать это в суете обычной работы и жизни?
«Война стала рутиной»
— По вашим ощущениям, эта война сейчас на каком этапе? Когда она закончится?
— Война стала рутиной. Война стала просто жизнью. Конечно, надеюсь, что пандемия будет стихать: в Европе же вроде стихает. Но нужно понимать, что коронавирус никуда не денется, пока две трети из нас не переболеет или не появится вакцина.
А вообще ничего такого особо ужасного с этим коронавирусом не происходит. Это же не флорентийская чума XIV века. Смертность от covid‑19 всё-таки довольно низкая. Среди людей нестарых, без серьёзных проблем со здоровьем она ещё ниже. В конце концов, риск умереть от коронавируса гораздо меньше, чем риск быть сбитым автомобилем. В год на наших дорогах погибает около 30 тысяч человек. Вот это действительно война!
— Если вдруг ситуация с ковидом осложнится, вернётесь в госпиталь?
— Если понадобится, вернусь. Кстати, мой сын сейчас работает в «Сосновой роще». Скоро приедут из Смоленска в отпуск дочь и зять — тоже пойдут работать в инфекционную больницу.
На сквозняке
— Сейчас много говорят о том, что мир перестал быть прежним. Вы чувствуете эти перемены? Лично для вас что-то изменилось?
— Для меня — нет. Я и до пандемии жил практически в самоизоляции. А вот то, что мир изменился, это несомненно. Произошёл обвал привычных вещей и явлений, которые казались незыблемыми: таких, как возможность поехать за границу, свободно общаться, выпить чашку кофе в кафе, обнять друга при встрече. Казалось, отнять это можно только вместе с жизнью.
Есть вот это ощущение жуткого сквозняка, всеобщей беззащитности. Болеют все: от нищих до премьер-министров. Не защищён никто. Не имеет значения ни социальный статус, ни деньги.
И ещё: произошла переоценка человеческой иерархии. Оказалось, что самые важные для выживания человечества вовсе не чиновники и не политики, не эстрадные звёзды, не бизнесмены и олигархи, а те, кто растит хлеб, строит дома, лечит людей и учит детей. То есть те, кто раньше был в социальном «загоне» и воспринимался обществом почти как существа третьего сорта. Ведь это грандиозное отрезвление всего человечества! Жаль, если оно уйдёт после пандемии и лучшие, главные люди опять скроются в тени. Да, к сожалению, уроки — даже страшные — забываются быстро.
