«Сын думает, что мама работает медсестрой на военной базе»

В женской колонии Калуги отбывают срок около 390 заключенных. 38% из них попали за наркотики, 33% совершили убийства.

— Раньше здесь сидели дети, а теперь — матери,— говорит начальник пресс-службы УФСИН России по Калужской области Александр ЗАЙКО.— Такого не покажут по телевизору.

Признаюсь, я ожидала увидеть темные камеры, впитавшие в себя запахи испражнений и пота, опустившихся женщин, привыкших жить по понятиям. Но первое, что бросилось в глаза, — храм. В нем усердно молилась седая, аскетичного вида пожилая женщина. «И как этот агнец мог оказаться здесь?» — невольно подумала я.

— Через полгода выйду на волю,— доверительно шепнула мне она.

— А сколько вы уже здесь?

— 14 лет.

Эта фраза поразила меня как удар молнии. Такой срок дают только за особо тяжкие преступления. Да ведь она… убийца! Остолбенев, продолжаю смотреть, как старушка истово кладет поклоны.

— В нашей колонии отбывают наказание женщины, которые совершили преступление впервые,— возвращает меня к реальности фраза начальника колонии Людмилы МЕЛЕКЕСОВОЙ.— Статьи, как правило, у них за тяжкие и особо тяжкие преступления — убийство и наркотики. Сроки значительно больше, чем у мужчин,— 7, 8, 10, 14 лет. Максимальный — 17. Женщины совершают преступления с особой жестокостью, так как отличаются повышенной эмоциональностью…

В просторный кабинет Людмилы Ивановны то и дело по разным вопросам заглядывают женщины. Если бы не зеленая роба с вышитыми инициалами, мне бы и в голову не пришло, что это осужденные: открытые, добрые лица, улыбки, смешки. Да еще и уложенные волосы, легкий макияж...

— Все, что в фильмах показывают, не имеет никакого отношения к жизни,— продолжает Александр Александрович.— Телевизионщики часто предлагают: «Давайте снимем несколько сцен сериала в тюрьме». Я читаю сценарий и говорю: «Фантастику снимайте в павильоне».

— Чтобы сломать эти стереотипы, мы постоянно проводим дни открытых деверей, на которые приглашаем родственников заключенных,— говорит Людмила Ивановна.

Для нас устраивают небольшую экскурсию. На окнах — решетки, но кругом — просторные, светлые коридоры, на подоконниках — цветы. Стены возле библиотеки украшены разными поделками и расписаны видами Калуги.

— Это все сделано руками наших заключенных,— рассказывают сотрудники.

Вся колония поделена на 6 отрядов, для каждого выделен отдельный корпус. В 5-м отряде мы заглянули в холодильник, доверху набитый продуктами. На территории колонии есть свой магазин и даже кафе.

Во дворе высажена Аллея материнского раскаяния. Ведь около 45% сидящих имеют детей. Правда, многие до того, как попали в колонию, даже не знали, где их малыши находятся. Здесь же работники пытаются восстановить родственные связи. Для этих целей создана специальная программа «Мама+».

Трудовоспитание

Руководству колонии удалось добиться 100%-ной занятости заключенных. Кто-то трудится на швейной фабрике, кто-то становится дневальным в своем отряде или занимается кружковой работой в клубе.

— Для них работа  — это возможность забыться. И время идет быстрее,— наивно предполагаю я.

— У них чисто потребительская позиция: государство должно и обязано им все предоставить — питание, одежду. Чтобы привлечь их к труду, мы проводим большую работу. Достичь результата удается далеко не с первого раза,— признается Людмила Ивановна.— Бывает, что они выходят на работу только из любопытства. Сидят, норму не выполняют либо специально что-то ломают, выводят из строя.

У каждой осужденной есть свой лицевой счет, на который ей перечисляется зарплата. В среднем — 15 тысяч рублей. Законодательством предусмотрены удержания за коммунальные, бытовые услуги, питание, одежду.

Мы отправляемся на фабрику. Женщины строчат на швейных машинках. В раскройном цехе работа кипит. Заключенные трудятся в две смены. Заказов хватает. Стоило войти нашему фотографу, как все дамы на секунду замерли, кокетливо опустив глаза. Ведь на территории колонии работают исключительно женщины, лишь по периметру охрану осуществляют мужчины.

Сквозь ряды со швейными машинками к нам смело, с задорной улыбкой направляется девушка. Не успев представиться, начинает тараторить:

— Я из Обнинска, мне осталось 100 дней до освобождения. Сижу  с 2009 года по «народной статье» (за наркотики.— (Прим. авт.). Говорят, столько за это время изменилось, мой город не узнать, он так похорошел!

Платок у нее на голове повязан, как тюрбан, глаза подведены… Я невольно залюбовалась.

Две судьбы

Кабинет психолога. В мягких креслах сидят две молоденькие девушки, на вид им едва по 20. Обе — москвички, обе попали за наркотики.

— Я третий год сижу,— признается Анна, кареглазая блондинка. Редкостная красавица. Да такой только по подиуму ходить!

— Мне было 19 лет, училась в университете, подрабатывала то официанткой, то продавцом-консультантом,— вспоминает она.— Хотела полностью отделиться от родителей, рвалась на волю… Я ждала своего 20-летия, мне казалось, что моя жизнь как-то изменится. Эту дату я встретила уже в заключении. Накануне был суд. Самый ужасный день рождения в моей жизни. … Я была образцово-показательной девочкой: грамоты, медаль в школе. Мне все легко давалось, за что бы я ни бралась. И чтобы такое произошло именно со мной… Для родителей это был удар… Я воспринимаю свое заключение как проверку на прочность, испытание, школу жизни. Наверное, так было нужно. Бог не посылает нам тех испытаний, через которые мы не в силах пройти. Сейчас я хочу загладить свою вину перед семьей. В заключении продолжу образование, поступила на юриста. Но диплом смогу защитить только там — на воле. У меня есть четкий график, что буду делать, когда освобожусь. Получу диплом, устроюсь работать. Конечно, мечтаю о семье, детях. Но говорить им о том, что сидела, не буду, пусть это останется моей маленькой тайной. По крайней мере, до свадьбы возлюбленному не скажу, а то сбежит.

Аня в колонии на хорошем счету, работает дневальным. А Ольга — ей 28 — занимается творческой деятельностью. Ставит танцы, сценки, придумывает праздничные программы.

— Я сижу уже 2 года, осталось еще полтора,— рассказывает Оля.— Переломным моментом в моей жизни стал развод. Появляется «друг», которых говорит, что есть решение проблемы. Я тогда перешагнула через всех, даже через своего сына. Перед мамой виновата, и ничто этого уже не исправит. Столько времени потеряно… Здесь происходит переосмысление собственной жизни, ты видишь чужие ошибки и понимаешь: нет, вот туда бы я точно не полезла… Сын думает, что я медсестра на какой-то военной базе. Когда он приезжает на длительные свидания и видит людей в форме, спрашивает: «Мама, это милиционер?» А я говорю: «Нет, Кирюша, это солдат». Я думаю, не стоит ему рассказывать, пусть для него это останется сказкой. Так будет лучше для нас обоих… Как только освобожусь, первым делом отведу ребенка в дельфинарий…

Говорят, что оказаться по ту строну колючей проволоки может каждый, а вот не попасть туда повторно способны немногие: 64% освобожденных вновь совершают преступления.

— Физически сломать человека просто, а вот нравственно воспитать трудно,— признается Людмила Ивановна.— В моем кабинете даже самые закоренелые преступники, так называемые криминальные авторитеты, слезы раскаяния лили. Хотя понятно, что потом — после освобождения — они наверняка опять попадут под влияние своего окружения.