Война в Калужской области: «Мальчишек немцы расстреливали, и бабушка быстро повязала мне свой платок, чтобы выдать за девчонку»

17 сентября 1943 года наша область была освобождена от немецко-фашистских захватчиков.

В год, когда началась война, наш земляк Алексей Григорьевич Суслов должен был пойти в первый класс.Жил он в Думиничском районе. И через много лет записал свои детские воспоминания о страшном времени оккупации. Их сейчас бережно хранит его семья.

Самого Алексея Григорьевича не стало 10 лет назад. Его внук Сергей поделился с нами записями деда и готов передать их в музей Думиничского района.

 Жаркое лето 1941-го

- Мы жили на станции Думиничи, недалеко от вокзала, - вспоминает Алексей Григорьевич. - Нас, детей, у матери было пятеро. Отец воевал с белофиннами, затем его забрали в Красную Армию, а тут началась Великая Отечественная война.

Однажды на станции остановился эшелон с красноармейцами. А мы, пацаны, обрадовались и наперегонки на своих ореховых прутьях, которые заменяли нам коней, поскакали к вокзалу.

Было лето 1941 года. Стояла жара. Вдруг раздался громкий крик: «Воздух! Воздух! Ложись в укрытие!» Наша ватага ребят ничего не поняла, и, приложив ладошки ко лбу, смотрела на безоблачное небо.

И вдруг, заметили белый, как чайка, самолет. Красноармейцы по звуку определили, что он немецкий. У него был очень нехороший рёв моторов: у...у...у... Летел он бомбить железнодорожный узел и стоящие там военные эшелоны.

Красноармейцы открыли по нему огонь. А мы пытались быстрее завладеть пустыми гильзами от патронов. Засовывали их ещё горячили по карманам, и они обжигали наше тело. Красноармейцы стали на нас покрикивать, иногда давая подзатыльники, чтобы мы не путались под ногами.

Затем все закричали: «Бросил! Бросил две штуки!» Раздался такой вой и свист, которые мы никогда не слышали. Нас словно ветром подхватило, мы помчались к своим домам.

Вбежав в дом, я увидел страх в материнских глазах и понял, что должно произойти что-то ужасное. Мать выхватила из люльки грудного братишку и метнулась на улицу. Мы, один одного меньше, хватаясь за по­дол, побежали за ней.

В это время раздался грохот, небо и солнце заволокло пылью. Мать с маленьким ткнулась в бороздки картофельника, и мы тоже воткнули свои головенки в тёплую землю. После взрыва мать вскочила и побежала к лесу. Мы - за ней. Потом она вспомнила, что оставила незакрытым дом, и мы возвратились.

ДОма часть стекол были выбиты, часть треснули. Но я не обратил на это внимания. Наша стайка детей мчалась к клубу. Я дал стрекоча вместе с ними.

Возле клуба я увидел поваленную берёзу и большую котловину, где стоял клубный сарай, в котором хранились дрова. Из этой большущей ямы шёл пар и нехороший запах. На дне появилась вода. С краев ямы тоже просачивалась вода.  быстро заполняя её.

Грибы для армии

- Мать, забив наспех окна, собрав самое необходимое, нас троих - меня и двух младших сестренок - отвезла в деревню к отцовой матери. Она решила, что если начнут снова бомбить, то она схватит грудного братишку, а стар­ший сын побежит с ней сам, так как он уже должен был пойти учиться во второй класс.

Большая деревушка, где я родился, называ­лась Речица, а бабушкина - Колчёвка находилась от нее в 2-3 километ­рах.

У бабушки было шестеро сыновей: Алексей, Илларион, Григорий (мой отец), Иван, Николай и ещё младший Алексей. Двоих Алексеев она звала Алёша большой и Алёша маленький.

И была ещё дочь Поля, у которой было трое детей: стар­ший Ванюшка, второй - Алёшка, а грудного я не знал, как звали. Тётя Поля часто упрекала бабушку, мол, своих три рта, да и Натахиных трое.

Натаха - это моя мама. Её иногда звали и Суслихой, потому что она - Наталья Сергеевна Суслова.

Бабушка записала меня в школу, в первый класс. Сшила холщовую сумку, рубашку с пуговичками в ряд, штанишки. А на ноги – лапти.

Школа на­ходилась около деревни Речица в бывшем барском саду. Мы начали писать крючки и палочки, но проучились совсем мало.

Однажды учительница ска­зала: «Дети завтра в школу не приходите. Германец прёт на нас всей своей силой, оказывайте помощь Красной Армии, собирайте белые грибы. Сушите их и сдавайте, а деньги направ­ляйте в помощь армии».

Прибежав из школы, я бросил свою сумку и попросил у бабушки лукошко. Бабушка вспыхнула и начала проклинать всех германцев за то, что у неё на войну забрали всех сыновей.

Вспомнила своего мужа Сергея, который вернувшись с первой граж­данской войны, был отравлен газами, применяемыми немцами, и вскоре умер. И ей одной пришлось поднимать огромную семью.

 А у меня была одна мысль: как можно больше набрать грибов, так как их в том году было много.  

«Суслиха, кого прячешь?»

- Вскоре приехала мать, забрала нас домой. Наступила зима 1941 года. Наша станция переходила из рук в руки. Засыпаешь при немцах, а просыпаешься - уже наши здесь. Так продолжалось несколько суток.

Затем немцы пришли надолго. Однажды к нам ворвался сосед Андрей Алпатов. В советское время он проворовался и его посадили. С приходом немцев Алпатов стал полицаем.

Выхватив грудного братишку за ногу из люльки, он приставил пистолет к его голове и закричал: «Где Гришка? Убью!» Мать со слезами на глазах прошептала: «Ушёл к своим».

Эти слова ещё больше взбесили Алпатова, он стал кричать. Мы, дети, забрались на печку, и от страха не шевелились.

Вдруг в нашу хату вбежала жена Алпатова. Она выхватила братишку из рук мужа, отдала моей матери. Стала упрекать его: «Когда тебя посадили, то Суслиха, как красноармейка, получала на детей паёк и, имея своих пять ртов, никогда не отказывала мне в куске хлеба и банке молока».

Они ушли, а мы долго еще дрожали от страха. Прошли годы, и мы узнали причину бешенства соседа.

Наш отец под Вязьмой попал в окружение, был ранен и оказался в плену. Бежал.  Добрался к бабушке в Колчёвку, узнал, что мы на станции, в своём доме. Изголодавшийся и больной пришёл к нам.

Мать спрятала его в сарае на сеновале. Тайком от нас, носила днём ему еду, заверну­тую в тряпку. Но Алпатов её выследил. Подойдя к матери, спросил: «Ты, Суслиха, кого там прячешь?»

Мать замерла от страха. Алпатов приставил лестницу, залез повыше, достал пистолет и выстрелил в сено. Мать закричала, ста­ла просить отца вылезти.

Алпатов пытался выстрелить второй раз. Но, слыша плач жены, Григорий спустился на землю.

Ал­патов торжествовал. Гонял отца на работу, как пленного. Потом отец сказал матери, чтобы она с детьми добиралась в деревню к бабушке, и ночью, на лыжах, ушёл в лес к партизанам.

Алексей Суслов всю свою жизнь  помнил войну, будто она была вчера.

От смерти спас платок

- Я снова оказался у Акулины Трифоновны.  А мать, уехала домой, взяв с собой старшего брата и грудного.

В конце 1941 года, немцы на броневиках и мотоциклах ворвались в нашу деревушку и начали стрелять. Группа красноармейцев здесь проби­ралась из окружения, но силы были неравны.

Немцы выгнали всех на улицу и подожгли всю деревушку. Несколько тяжело раненных наших солдат, что укрылись в крайней хате, стали кричать и выползать на улицу. Крыши рушились, придавливая раненных бойцов.

Одна из женщин, не выдержав, бросилась оттянуть раненого от огня. Последовала очередь из автомата, и она осталась лежать на земле. У неё остались детишки, которых забрали в толпу.

Нас погнали в деревню Речица, над которой стояло зарево огня. Немцы кричали, подгоняя прикладами и сапогами усталых людей.

Утром всех стали сгонять в кучу. Затем отобрали дедов и под­ростков и заставили перейти на пригорок, к амбару. Поставив два пулемета, расстреливали их на глазах у всех.

Прижимая к се­бе сестрёнок, я вжался в бабушкин зипун, все время повторяя молитву «Отче наш». Когда-то бабушка заставила меня выучить её, говорила, что, если часто будешь повторять эту молитву, будешь долго жить.

Народ в ужасе кричал и плакал. Немцы стали шнырять в толпе, отодвигая женщин и девчонок, хватая 10-12-летних мальчишек, отвола­кивали их к группе расстрелянных тел и поливая градом пуль. Матери, кото­рые бросались отнимать своих детей, получали прикладом по голове, или расстреливались на месте. Проводя массовую бой­ню, немцы кричали: Пагизан».

Моя бабушка мгновенно сдёрнула с меня шапку и сунула её за пазуху. Сняла со своей головы платок и повязала им меня. Ниче­го не соображая, я стал было стаскивать его, так как не хотел быть девчонкой. Бабушка прижала нас всех к себе.

В это время немец посмотрел на меня, оттолкнул в сторону. Хватали пацанов, кто в шапках. Только тогда до меня дошло, почему мне бабушка завязала мне платок. Опять раздались выстрелы, стоны и вопли матерей. Тех, кого только ранили, затем добивали выстрелом в упор.

Позже прошёл слух, что зверствовали они из-за партизан: комсомоль­цы из партизанского отряда «За Родину» поймали их офицера и повеси­ли в деревне. За это они решили уничтожить все мужское населе­ние двух деревень.

Сбежали домой

- Стояли сильные морозы. Немецкие солдаты замёрзли, поэтому отбирали у людей тёплые вещи: шубы, валенки, шали. И всё это напяливали на себя, а поверх натягивали старинные женские рубахи.

Нас пригнали в Дубровку и оставили под открытым небом около сара­ев и домов. Хотелось есть. Разводили костры. У не­которых нашлось немного муки и соли. Сварили жидкую мамалыгу.

Потом всех погнали в направлении церкви. Часть загнали туда, часть – в сараи, часть - в какой-то дом. Ночью некоторые семьи по задворкам и огородам, ушли в лес. Среди них были и мы с бабушкой и тетей Полей.

Бабушка несла узелок и на руках мою маленькую сестрёнку. Шли долго. Бабушка устала, и, обес­силев, опустилась под ель. Тогда люди, идущие сзади, подняли её под руки и забрали у неё внучку. Выручали друг друга.

Только под утро мы вышли из леса в свою деревню Колчёвка. Дома были сожжены, люди опустились в погреба. Там было тепло и хранились заготовленные на зиму картофель, морковь, свекла, соленные огурцы.

Просидев там двое суток, решили идти вглубь леса. И опять долго шли, вышли к небольшому поселку. Бабушка зашла в какой-то дом и, убедившись, что там можно разместиться, привела туда остальных. Состряпали что-то поесть, нас разместили ближе к печи, и мы сразу уснули.

Но однажды утром сюда ворвались немцы, выгнали нас на улицу, а дома подожгли. Бабушка всё ворчала, что и здесь ироды проклятые нашли, и чтобы их всех поубивало.

Через переводчика, немецкий офицер распорядился посадить всех детей на подводы, а взрослым приказал идти пешком. Меня бабушка держала около себя за руку, считая, что я уже большой.

Прошел слух, что детей хотят увезти в Германию, в рабство. Тут подбежал здоровенный немецкий солдат, схватил ме­ня, что-то стал лопотать, но Акулина крепко держала меня. Другой немец размахнулся плетью и упарил её по лицу, хлынула кровь, и она отпустила мою руку.

Но вдруг бабушка гордо выпрямилась и пошла на этого немца, бросая в него окровав­ленный снег, кричала: «Нет, чёрт-немец, не убьешь всех». Немец схватил меня и бросил на сани. Сидящий там дед придавил меня локтем, проговорил: «Сиди, глупый, а то убьют».

Какие-то две жен­щины схватили бабушку и втянули в толпу, иначе бы её расстреляли. Бабушку мне было жалко, у нее заплыл глаз.

Алексей Григорьевич (слева) с братом, сестрой и мамой Натальей Сергеевной.

Заразились тифом

- Помню, как везли нас на какую-то станцию. Потом от взрослых я узнал её название Палики. Всех погрузили в товарные вагоны и заперли. Вагон был битком набит.

И вдруг я услышал: «Акулина, не плачь, вот твои внуки». Нас передали в угол, где находилась бабушка и тётя Поля с больным грудным сыном.

Многие стояли, так как присесть было негде, дети просились писать. Тогда кто-то догадался отбить кусок бокового окна. Дети стали оправляться на ватные лоскутки. Их передавали и выбрасы­вали в окно.

Состав тронулся, и люди заговорили, что нас увозят в Германию. Когда стало светать, немцы выгнали всех на улицу. Загнали в железнодорожные баклаузы, где когда-то находились немецкие лошади.

Ребенок у тети Поли умер, но она, обезумев, всё прижимала его к себе, дышала ему в личико, отогревая теплом, надеясь, что он жив. Бабушка сказала: «Доченька, давай я его отнесу и зарою в снежок». Но у тёти начался жар, она никого не слушала.

Где-то люди отыскали соломы, развели костер, растопили снег и сварили похлебку. Некоторые стали заболевать и умирать. Мертвых выносили под бакгаузы и укладывали один около другого как поленни­цы дров. Через несколько часов они замерзали, и были как железные.

Потом немцы стали нас подкармливать. Приезжала кухня, и люди опрометью кидались к ней, протягивая кружку или жестяную банку, а кто-то и свою шапку. Получали по небольшому ковшу варева, приготовленного из молотого овса и ячменя вместе с шелухой.

Началась эпидемия сыпного тифа. Па руках и теле появились болячки, а в головах-  вши. Солому всю сожгли, и костры не из чего было сделать. На еду пошёл конский  навоз: люди отыскивали в нём зернышки овса. Мертвых стало так много, что  некуда было класть. Их решили поджечь. Они хорошо обогревали живых.

Однажды подогнали крытые машины. Переводчик объявил, чтобы подвели к ним всех детей. Но никто не сдвинулся с места. Люди знали, что это душегубки, так как выхлопные тубы от глушителей были выведены внутрь закры­того фургона. Тогда через несколько дней нас погнали через село Судомир (Судимир) по раскисшей дороге: до этого здесь прошли немецкие танки.

По краям нашу колонну охраняли овчарки, упасть – немедленная смерть. На самих немцах были респираторы. Они боялись заразиться тифом. Дорога от станции до деревни была усеяна трупами, горевшими, как факела. Навстречу нам гнали на работу местных жителей.

Наша мать с братьями была угнана в эту деревню. Когда рабочие поравнялись с нашей колонной, жен­щины крикнули: «Если с вами есть Сусловы дети, постарайтесь собрать их вместе, и чтобы они шли по левой стороне».

Кто-то кинул в нашу толпу свой обед, завернутый в тряпочку. Два мальчика наперегонки бросились к нему, споткнувшись, упали. Раздал­ся выстрел, и на грязном снегу стались лежать два маленьких трупа. Я тоже было рванул за пайком, но бабушка мгновенно схватила меня за воротник.

Колонна наша растянулась на километр. Жители деревни Судомир стали выходить и бросать нам кое-что из еды. Меня и двух сестрёнок бабушка перевела на левую сторону.

А мать в это время сбегала к полицейскому, и отдав ему послед­ние вещи, просила позволить забрать нас из колонны. Договорилась с хозяева­ми дома, приоткрыла ворота. Как только мы приблизились, она втащила нас туда и бросилась  обнимать и целовать.

Мы были все в болячках и представляли собой живые скелеты. Мать, огородами, привела нас в своё жилье. Жила она с ещё четырьмя семьями в бывшем сельсовете. У четырёх семей было 19 детей.

 Женщины быстро нагрели воды. Нас накормили, помыли, остригли, пе­реодели во что смогли и уложили на нары около печи. Болезнь сразу дала себя знать: у нас рез­ко подскочила температура, и мы постоянно просили пить.

Через несколько дней нам стало лучше. Однако все в доме заразились от нас. И скоро тиф пошёл гулять по деревне. Позже мы узнали, что Поля и её старший сын Ванюшка умерли. Бабушку Акули­ну с внуком Алешей угнали в Западную Украину. Они были проданы в батраки немецкому помещику.

Наливали супу

- Наступала весна. Становилось теплей. Мы выходили на улицу, чтобы погреться. Были настолько слабы, что сами не могли подняться на крыльцо. Однако радовались, что мы до­ма. Мать не болела тифом, так как раньше перенесла эту болезнь. Она  ухаживала за больными женщинами и детьми. Во всех семьях, что жили с нами, никто не умер.

Я со старшим братом пошёл просить милостыню по деревням. В 1943-м здесь стали наши летать кукурузники и сбрасывать листовки на русском и немецком языках. Мы их подбирали. Когда приходили в большие села, где стояли немецкие гарнизоны, там находи­лись их союзники: румыны, итальянцы, поляки.

Они были ненадежные, и немцы боялись, что они могут сдаться в плен. Эти вояки вели нас за сарай или в отхожее место, и на ломан­ном русском просили, чтобы мы им дали листовку. Садились в кучу и читали её, a нам наливали супу и давали небольшой кусочек хлеба. Румынские солдаты отдавали нам старые френчи, пилотки, а иногда и своё нижнее белье. Всё это мать кипятила в золе.

Молодежь немцы стали угонять в Германию. Тогда девушки распускали волосы, мазали лицо сажей, а на руках делали царапи­ны и смазывали их соком лютика, от этого появлялись страшные язвы. Немцы, увидев их, боялись заразиться и уходили.

Капитан Беляев

- Наша армия продвигалась вперёд и гнала фашистов. Немцы стали еще злей. Часть домов сожгли, взорвали колодцы. Ночью мы собрались и ушли в лес. Выкопали там большую яму, замаскировали её ветками.

Но нас выдали ночной дым и мычание коров. К вечеру немцы устроили облаву.  Но стрелять не стали, а погнали нас опять в деревню. Оставили на ночь в доме, но мы сбежали и спрятались в овраге у ручья.   

Ближе к утру прилетел наш самолет и стал обрабаты­вать немцев. Одна из бомб упала в кусты и разорва­лась. Там пряталась еще одна семья. Осколок от бомбы попал в живот девочке десяти лет. Она стала кричать от боли, но мать, боясь, что она привлечет немцев, закрывала ей рот ладонью. Через некоторое время она умерла.

Немцы подожгли все уцелевшие дома. Мы посчитали, что здесь оста­ваться опасно, решили уйти в лес. По дороге встретились с двумя немцами. Мы остановились и замерли от ужаса. 

Женщины обратились к ним: «Пан, куда нам идти с киндерами?» Один из немцев сказал с акцентом: «Лес нельзя, там зольдат пу-пу, надо деревня». И добавил: «Гитлер капут!»

Женщины от неожиданности разинули рты, а они ушли. Мы добрались до колхозного хранилища и спрятались в подвале. К вечеру орудийная стрельба стала нарастать. И самая смелая из нас, старшеклассница Мария Зюзина, надавив плечом на дверь, высунула голову, вдруг охнула и стала приседать.

Но тут послышалось: «Сержант, отставить!»  И Мария увидела пилотку со звездочкой. К нам в подвал спустился военный, представившись: «Капитан Беляев».

Он рассказал, что услышал голоса. Подумал, что здесь прячутся немцы и хотел бросить гранаты, так как они шли от самой Жиздры и никого живого не встретили.

Женщины бросились об­нимать и целовать их, причитая: «Милые вы наши, родные, освободители, как долго мы вас ждали, не думали, что дождемся?» Капитан нас начал успокаивать, сказал, что те­перь погоним немца до Берлина.

Нас солдаты накормили и дали харчишек с собой. Какой-то офицер объяснил, что надо идти в Младенское, где находился штаб. Увидев нас, солдаты доставали из вещмешков кусочки сахара, подбегали и совали нам в руки.

Один из солдат подбежал ко мне, быстро снял с меня и выкинул иностранную пилотку, а на мою голову надел свою. Потом снял с меня перешитый матерью тренч и надел свою гимнастерку. Хлопнув по плечу, сказал: «Вот теперь ты - настоящий солдат».

Незаметно мы добрались до села Младенское. Нас определили во вторую часть школы, где немцы устроили госпиталь. Наши солдаты выносили немецкие тру­пы и дезинфицировали помещение какой-то жидкостью. Женщины сразу им стали помогать.

 Потом подъехала машина и привезла гроб. Когда тело офицера в гробу поставили около могилы, все узнали в нем капитана Беляева. Он подорвался на  мине. Был митинг, затем опустили гроб в могилу, поставили памятник со звездой и произвели военный салют.

Все стали расходиться, толь­ко наши женщины долго стояли и плакали по своему освободителю.