Александр ЛАПИН: «Мы вдруг осознали, что у нас есть корни, культура, литература»
Писатель Александр ЛАПИН, выпустивший пятую книгу романа-эпопеи «Русский крест», в интервью интернет-порталу livelib.ru рассказал о своём произведении и об отношении к истории нашей страны.
— Почему именно 1960–1990‑е годы стали темой для романа-эпопеи «Русский крест»?
— Во‑первых, потому, что это время переломное: распалась великая империя, сменился общественный строй — последний раз такое случалось две тысячи лет назад, в эпоху Римской империи. Во‑вторых, на этом переломе произошли тектонические сдвиги в сознании народа. Я сам жил в это время, и мне есть что сказать, исходя из собственного опыта. Но, к сожалению, этот период современными писателями пока «не освоен». Поэтому у меня появилось искушение сделать это первым.
«Как будто перелетели на другую планету»
— На протяжении пяти книг ваши герои взрослеют, меняются их характеры. Как их развитие влияло на вас?
— Каждый человек постоянно меняется — либо растёт, развивается, либо деградирует. В зависимости от происходящего он меняет свои взгляды и убеждения. Поэтому иногда, когда самого себя прежнего и прежних друзей сравниваешь с нынешними, возникает ощущение перелёта на другую планету — уже совсем иные люди…
— Способны ли молодые читатели понять то время, в которое начинается действие романа? Или, к примеру, ясно представить себе бурное начало 90‑х?
— А почему бы и нет? Люди так же жили, любили, страдали, приспосабливались. Если человек молодой, но живо мыслит, то, конечно, поймёт. Личность человека во многом основана на опыте предков, на духовном единении с ними. В 1990‑е и нулевые годы считали, что современные люди настолько отшлифованы телевидением и Интернетом, что полностью оторвались от своих корней. Но нет, сегодня мы вдруг осознали, что мы — русские.Мы начали осознавать, что у нас есть корни, культура, литература. Кто готов это воспринять, тот поймёт и то, что с нами происходило в 90‑е годы.
— Что вас больше всего привлекает в советской, а что — в постсоветской эпохах?
— В советской эпохе была какая-то понятность в жизни, стабильность. За тобой стояла гигантская страна, твёрдая идеология. Все знали: если будешь вести себя хорошо, трудиться на благо Родины, то и квартира у тебя будет, и на кусок хлеба заработаешь, а в конце, может, и «Москвич» купишь. А то и «Жигули». Это успокаивало. И именно это мы сейчас потеряли. Потому что теперь никто ни от чего не застрахован: ни богатый, ни бедный, ни чиновник, ни бомж. Всё настолько зыбко — от курса рубля до собственной судьбы, — что очень трудно что-то сказать о будущем.
Зато в современности привлекает свобода. Вот, например, в университете я плохо учил немецкий язык, потому что рассуждал: зачем тратить на него время, если я никогда в жизни не смогу поехать в Германию? Сегодня таких ограничений не стало. Ты можешь ехать куда угодно, идти в любую сферу, огромные возможности открылись.
«Нравится, что поубавилось любителей махать шашками»
— Как вам кажется, удалось ли вашим героям найти ответ на вопрос, так болезненно прозвучавший в «Благих пожеланиях», третьей книге эпопеи: «Как же так всё это получилось? Перепуталось в их жизни? Кто прав? Кто виноват во всём случившемся?»
— Есть у нас интересная особенность: русский человек считает, что он ни в чём не виноват. Что бы ни произошло со страной и с ним самим — виноват царь, генсек, олигархи, чиновники. Сами мы чудесные люди, вот только кругом враги, внутренние и внешние. Это, наверное, такая защитная реакция. Мы с трудом можем признать, что наша судьба — как отдельных людей, так и целого народа — зависит от нас самих. И раз мы сами эту жизнь строили, то все вместе и виноваты в случившемся: одни дураки говорили, другие махали руками, третьи улюлюкали, четвёртые просто спали. Результат налицо. Не надо с себя ответственность снимать. Мы сейчас шаг за шагом пытаемся расти. Мне нравится, что поубавилось любителей махать шашками. Если я это понял, то и герои поняли.
— Чему, по-вашему, учит наша новейшая история?
— Она учит тому, что мы движемся по спирали, повторяем одни и те же ошибки — часто на другом уровне развития. А ещё медленно усваиваем уроки, которые получаем. У нас, мне кажется, нет исторической памяти. Может быть, потому что одни поколения уходят, а другие не интересуются прошлым. В результате нет исторического опыта, и дай Бог, чтобы память появилась и уроки мы извлекли простые и понятные.
— Был ли какой-то повод, после которого вы решили написать эту эпопею?
— Я считаю, что у нас было такое чудесное детство, выдающаяся юность, такая замечательная тогда жизнь, что мне хотелось запечатлеть состояние, описанное в «Утерянном рае», — для себя, для друзей, да и для истории тоже. Я думаю, что никогда больше такого состояния государства и общества не будет. Как первые люди в раю: почти нет социального неравенства, нет погони за барахлом… Вот мне и хотелось это описать. Ну а потом все, и прежде всего я сам себя, стали спрашивать: а что дальше? Появилось продолжение… И уже другая атмосфера, другой настрой.
— Какие приёмы вы используете, чтобы удержать внимание читателей?
— Моё понимание писательского труда таково: писатель должен разбудить любопытство с одной стороны и воображение читателя — с другой. Я иду от психологии, от принципов, по которым человек познаёт мир. Вот комната. Как человек себя ведёт? Зашёл, сначала оглядывается, взглядом охватил, потом внимание фокусируется на деталях, начинается разговор с людьми в комнате. А многие современные романы начинаются так: «Серёга встал и пошёл». А кто такой Серёга, во что он одет, какие у него глаза, какие уши? С другой стороны, я не могу допустить, как у Гончарова, описаний героя на две страницы. Сейчас не то время. Нужно найти ту деталь, подробность, штрих, по которому читатель сразу представит, каков этот герой.
— Всегда ли вы знали, что случится с вашими героями на следующей странице?
— Не всегда. Задумал что-нибудь: вот сейчас напишу так. Пишешь-пишешь, потом мысль в голову новая пришла. И вдруг всё поехало совсем в другую сторону. В основном я понимаю, как должен сюжет сложиться, но какие-то повороты, детали, разговоры — это всё часто бывает совсем неожиданно.
«Выручает классика»
— Что вы больше любите: читать или писать?
— Читать, честно говоря, легче и приятнее, а писать каждый день, иногда через силу заставлять себя — здесь нужна большая самодисциплина. Но и радость творчества полнее!
— Как ваши литературные предпочтения менялись с годами?
— Когда маленький был, книжки читал о суворовцах, о войне. В подростковом возрасте — «Красное и чёрное» Стендаля, любовные истории. Повзрослев ещё, стал любителем Толстого, Лермонтова. А там уже читаешь философские, религиозные трактаты, биографии великих людей. Но хочется порой, как в юности, наткнуться на какой-нибудь захватывающий роман, чтобы и герой был замечательный, и мысли у него хорошие, и любовь большая, красивая… Но таких романов не попадается. То ли дело, к примеру, «Тихий Дон»! Вот и приходится возвращаться к классике за неимением достойной замены в современной литературе.
— Вы и публицист, и писатель. Как разделяется личный опыт, преобразующийся в публицистический текст, и опыт, ложащийся в основу прозы?
— Личный опыт никак не раскладывается пополам, он единый. Вопрос только в форме. Всё, что у тебя в душе есть, ты вкладываешь в образы или в понятия. И если ты журналист, то оперируешь понятиями. А если писатель — образами, вкладываешь в героев свои мысли.
