Пушкин плыл по Черной речке на спине

Премьера прошла на сцене «Под крышей» в октябре прошлого, 2024 года. Тогда местные СМИ ограничились дежурными сообщениями в новостях об очередном новом спектакле калужской драмы.

Режиссер Константин Тришин до этого поставил в театре несколько постановок и ни одну из них нельзя назвать рядовым спектаклем.

«Пир во время чумы» - одна из четырех так называемых Маленьких трагедий Александра Пушкина редко ставят отдельно. Чаще всего режиссеры объединяют несколько этих самых «маленьких трагедий» вместе.

По сути, это зарисовка, перевод части пьесы английского писателя Вильсона «Чумной город». Почему же несколько листочков рифмованных строк не дают покоя творцам уже почти 200 лет?

Саша, Саша, погоди!

Про Пелевина я вспомнил не случайно. В финале калужского спектакля актеры хором поют песню «Черная речка» группы «Серебряная свадьба».

«…Саша, Саша, не ходи На речку, на Черную речку Там конечная».

Поют стройно, с каким-то безысходным внутренним надрывом, скрытым за спокойным внешне темпом. В этой песне поэт просто умирает. У Пелевина же –нет. Убитый Пушкин плывет и размышляет. И этот, второй, Пелевинский, Пушкин, на мой взгляд ближе к спектаклю Константина Тришина.

Александр Сергеевич плыл, плывет и будет плыть, будоража воображение и мозг тысяч и тысяч творческих людей. Каждое поколение будет по своему его воспринимать, находить подтверждение своим мыслям, сегодняшним мыслям. Важно, как они это воплощали и воплощают. Это, наверное, самое важное.

А уж с «Пиром» совсем туго. Ведь известно, что поэт написал этот эпизод своих Маленьких трагедий в 1830 году, находясь в Болдино, где спасался в том числе от бушевавшей в те годы в России холеры. Эпидемия конечно подтолкнула его, но только Пушкин сумел на пяти страницах уместить вековые терзания русского человека.

Страх смерти запрограммирован в человеке, реакции на этот страх разные. Три самых ярких и описаны в «Пире». Это если прочитать произведение по диагонали. Копнув поглубже, «Пир во время чумы» Пушкина становится страшен своей мрачной бездной. Действительно, попробуйте прочитать это произведение, убрав болезнь под названием чума.

И сразу становится понятным и наигранное ёрничание Хармса:

«Пушкин идёт и спотыкается об Гоголя, Гоголь встаёт и спотыкается об Пушкина…»

И Пелевин с его плывущим по Черной речке поэтом, и даже подражание фарсу серебряного века от «Серебряной свадьбы»: «Черная речка, черный пистолет Какая встреча, такой и привет».

Кстати, в самом пушкинском «Пире» тоже есть песни. Даже две. Первую поет Мери (Анна Сорокина) по просьбе Председателя (Дмитрий Трифонов): «спой, мери, нам уныло и протяжно". А вторую песню, гимн Чуме, поет сам Председатель. Допеть Мери не удается, она, как сломанная механическая кукла, запинается, дергается и останавливается.  

Начинается спектакль тоже с песни. Современной. Из репертуара группы «Дайте танк (!)». Называется она «Маленький». Ее-то, как и финальную со сцены поют практически от начала до конца. Ничто не мешает персонажам. Это наше время, еще не заржавели механизмы тела и души. «Маленький» это скорее не про ушедшее детство, которое не вернешь, это про ушедшее детство с ее страхами, которое вспоминаешь и осмысливаешь:

«Те, кого я считал врагами Просто делают мед, просто делают мед».

И это, как вы понимаете, совсем не про пчел.

Нет здесь фиг в карманах

Честно говоря, я с опаской собирался 20 февраля 2025 года в калужский драмтеатр на спектакль «Пир во время чумы». Ну, что можно ещё сказать столь коротким произведением, написанным около двух столетий назад? О «Пире» уже, кажется, все сказано-пересказано, расписано театроведами до буквы.

Где-то в глубине живота копошился нехороший «червячок» ожидания увидеть этакий очень аккуратно прикрытый отзыв на современные события в стране. Про войну и пиры. Про модные «поиски смыслов». Эти «бубенчики» якобы откровений многих выскочивших как черт из табакерки режиссеров с умными глазами порядком надоели уже.

«Вот, мол, я какой! Против всего плохого, за все хорошее! И ничего вы мне не сделаете. Ибо – Пушкин».

И начало спектакля с раздачей настоящего шампанского в стаканчиках зрителю, с немного натужным, будто бы продолжающемся веселье, на которое заглянул зритель, и эта бьющая по мозгам современная песня, - все это на пару минут подтверждало сомнения того «червячка».

Лишь потом, чуть освоившись в общем с актерами пространстве начинаешь понимать, что происходит. Режиссер открывает перед тобой десятки дверей и тут же их захлопывает. Успел заметить – завис от глубины увиденного. Не успел – следишь дальше за бесконечным рваным и в то же время плавно-тягучим действом. До следующей двери.

В спектакле нет так называемых фиг в кармане. Константин Тришин собрал в пучок десятки нитей, тянущихся от рождения человека к его финалу. Смерти. Все честно, открыто, физиологично. И от этой волны начинаешь инстинктивно пятиться, но потом она захлестывает тебя. «Пир во время чумы» калужского драмтеатра – это 50-минутное откровение.

Ай, да Тришин, ай, да…

Спектакли Константина Тришина на сценах калужского театра нельзя спутать с постановками других режиссеров. Вспомните хотя бы его «Бобок» или нашумевший «Евгений Онегин». Он не идет вразрез мягкой, добротной, эпохальной поступи нынешнего калужского драматического. Он идет рядом. Отдельно, но в одну с театром сторону. И поэтому он заметен.

Оставаясь при этом приглашённым режиссером. Пасхалка по этому поводу повеселила и в «Пире». Когда Мери показывает в начале спектакля таблички с именами создателей и актеров, на отдельной картонке написано: «Приглашенный режиссер». Ну, не любит Константин ходить строем. Что ж в этом плохого?

Свой, узнаваемый стиль виден и в «Пире во время чумы». Кажется, режиссеру не так важны сюжетные линии, хоть и короткие, но очень точно выписанные Пушкиным на пяти страницах текста. Взаимоотношения Председателя и Мери, борьба за власть между Молодым человеком (Григорий Добрынин) и Председателем.

Режиссер ввел даже нового персонажа, назвав его Руководителем пира (Ольга Петрова), отдав ей реплику «Женского голоса»: «Он сумасшедший, — Он бредит о жене похороненной!». Эта фраза сильно выбивается из общего течения спектакля. Брошенная обыденно, не персонажам, а зрителям, она встряхивает, будто на секунду вытащил голову из волшебного шара.

Совершенно особняком стоит и Священник (Валерий Смородин) которого то ли толкнули испачканными руками в спину, то ли у него крылья Ангела такие. На нем нет маски, он говорит не вычурно, без истерического надрыва. И тем самым, пожалуй, единственный в спектакле, кто привлекает отдельное внимание. К нему невольно прислушиваешься. Те, остальные за столом с закуской и вином, не настоящие. Куклы. Может именно поэтому персонажи вдруг замирают, начинают хаотично механически двигать руками. И плывут как у Пелевина Пушкин. Бездумно рефлексируя и закрываясь от всего, что за пределами спертого запаха вина.

При всем этом, и здесь надо отдать должное режиссеру, спектакль не перегружен «смыслами». Он идет легко. Особенно, если зритель попал в число тех, кто получил на входе стаканчик с шампанским.

Интересно, а если принять игру и поинтересоваться у подающего вино: «А не капнули вы мне яду в бокал?», изменится чуть сама постановка? Скорее всего нет, ибо, кроме как посадки зрителя вокруг стола, где и происходит действо, и вручения вина на входе, в остальном зритель огражден той самой «четвертой стеной» точнее прозрачной сферой от актеров. Никакого участия в действе зрителя не предполагается. Жаль, пригласили танцевать, поматросили и бросили.