Непокорённые: малолетние узники фашизма продолжают бороться за жильё

— 9 Мая. Гремит салют. Мы идём по городу. Все вокруг улыбаются, радуются. А мама голову опустила к земле, вся сжалась и вздрагивает от звуков залпов. Столько лет прошло, а она до сих пор помнит, как её во время войны прятали под полом от обстрелов, — рассказывает Вера ПИМОШИНА. — На празднике она выглядит, как запуганный маленький ребёнок.

Мы сидим в коридоре Калужского районного суда. Здесь рассматривается дело о признании недействительным расторжения договора, заключённого застройщиком с малолетней узницей фашистских лагерей Надеждой Васильевной ПИМОШИНОЙ.

На все четыре стороны

Признано, что в улучшении жилищных условий пожилая женщина нуждается ещё с 2014 года. По суду она приравнена к ветеранам войны, получила сертификат на приобретение квартиры. Однако въехать в неё не может.

— Всё, что надо было сделать по закону, мы сделали, — говорит её дочь Вера. — Обратились в строительную компанию, дом на Правом берегу тогда только строился. Думали, когда деньги по сертификату придут, для нас и жильё будет готово.

Но деньги застройщику министерство труда и социальной защиты так и не перечислило, объясняя это тем, что в последние 2 года из федерального бюджета средства на эти цели не поступают, а в региональном их просто нет.
В такой же ситуации оказались десятки малолетних узников фашизма. У кого-то из них внуки влезли в кредиты, чтобы отремонтировать квартиру для бабушки, у кого-то родственники продали единственное жильё, чтобы большой семьёй переехать в новые квадратные метры. Сейчас застройщики забрасывают бывших узников письмами с требованием погасить долг по сертификату — оплатить полную стоимость квартиры. В противном случае они грозятся в одностороннем порядке расторгнуть договоры.

Чтобы пожилую женщина не лишили единственного жилья, Вера Пимошина уговорила мать обратиться в суд.

— Хотя бы на время разбирательства мы можем быть уверены, что квартиру не продадут, все сделки с ней заморожены, — добавляет она.

Стучались в закрытые двери

— Это Ивашина из Товарково‑1. А вас как звать? Ариночка? — кричит в трубку 82-летняя Вера Сергеевна ИВАШИНА. — Мне прислали письмо, собираются расторгнуть со мной договор в одностороннем порядке. Доченька, вы пока не спешите расторгать, я вас очень прошу! Сейчас идёт разговор, будто бы нам будут оплачивать сертификаты. Нотариусу дело передаёте? Верните документы! Обещают нам добро! Слышите? Передайте мой телефон вашему начальству.

Такие разговоры бывшая малолетняя узница Вера Ивашина регулярно ведёт с застройщиком. Правда, дальше секретаря её не пускают.

Свой заветный сертификат она получила ещё в 2015 году.

— Его стоимость — 1 миллион 411 тысяч 56 рублей, — говорит пожилая женщина.

Дети присмотрели однушку в Калуге. Застройщик предложил немного добавить денег и купить двушку.

— Он говорил: «Мама ваша пожилая, нуждается в уходе, поэтому вторая комната будет кстати», — вспоминает дочь бывшей узницы Татьяна.

В итоге семья влезла в долги, заняла у знакомых денег и решилась-таки на двушку. Но справить новоселье всё ещё не может.

— Несколько лет я то на  судах, то на приёмах у чиновников. К кому мы только не обращались — от районной администрации до президента. У Уполномоченного по правам человека была, в прокуратуре была. Где нет кабинетов, только там я и не была! — восклицает Вера Сергеевна. — Приехали к Коновалову на приём (Павел Коновалов — региональный министр труда и социальной защиты. — Прим. автора). Он говорит: «Да бабушку можно было и не привозить!» А я отвечаю: «А не приехала бы, заявили бы, что без меня нельзя!» Плачу «миллионные» деньги, чтобы к вам приехать. Он попросил потерпеть до июня. Мы и поехали терпеть. Терпим с июня 2016 года по сегодняшний день. Два раза записывались и приезжали к губернатору Калужской области Анатолию Артамонову, он ни разу нас не принял. Ох, как брошен народ! Да ладно мы, наше-то всё уже прошло, а ваше — впереди. Не знаю даже, как вам в таком равнодушии жить.

Малолетних узников фашизма называют непокорёнными. Они и в нынешних обстоятельствах не сдаются.

Никому не верят

Веру Сергеевну за глаза любя называют балериной. От болезни ноги пожилой женщины скрутило так, что они у неё всегда в скрещённом положении. Несмотря на инвалидность, она ловко передвигается по дому на ходунках. Везде у неё чистота и порядок. Живёт женщина в доме сына.

— У меня своего ничего нет, — говорит она.

Сын проживает в Ярославле, две дочери — в Товарково.

— Мы зовём маму жить к себе, да она не идёт, — говорит дочь Татьяна.

— Да куда к ним идти-то, сами уже все в болячках, живут с детьми и внуками, и только меня не хватало.

В просторном частном доме Вере Сергеевне и нравилось бы, да условий нормальных нет: все удобства на улице.

— Пока вынесу ведро с помоями — день пройдёт. Если за что-нибудь зацеплюсь, упаду, валяюсь долго, — говорит она. — Конечно, хотелось бы пожить в хороших условиях, в квартире с ванной и туалетом.

Шесть лет назад в деревне меняли проводку и старые деревянные столбы на бетонные.

— Я слышала, кому-то сожгли холодильник, кому-то — телевизор. И веришь, и не веришь! А когда до меня дошло дело — дома стали жечь, жуть! 23 февраля я смотрела сериал «Богатые тоже плачут» и пряла. Вдруг свет тухнет. А я тогда была ходячая, крепкая бабка, вылетаю на дорогу, гляжу — у Петровых (соседи. — Прим. автора) все окошки залиты светом, переплётов не видать! Я на коммутатор. Мне говорят: «Сейчас электрик к вам придёт». Ну я и пошла обратно. Выхожу на футбольное поле, вижу — у меня на доме кружочек жёлтенький, как яичко, появился! Да это же дом мой загорается! Я к соседям: «Караул, помогите!».

Сгорела крыша дома, изба вся закоптилась. И, хотя дом был застрахован на 62 тысячи рублей, выплатили бабушке только 5.

— Пожарные в заключении написали, что в этот день напряжение было повышенное. А в суде всё перекрутили, перевертели. Говорили, что проводку, оказывается, нужно менять в доме каждые 5 лет. Слыхали? Мы ничего не выиграли. Денег столько на адвоката потратили!

С тех пор бывшая узница не верит в суды. И обращаться с иском на застройщика не хочет.

— В суд, ради Бога, не обращайся, — говорит она дочери. — Суд-то этот скажет: отказать — и отлетишь, как пробка!

Детство, которого не было

Из шкафа Вера Сергеевна достаёт стопку благодарственных писем, которые ей регулярно приходят накануне 11 апреля — Международного дня освобождения узников фашистских концлагерей. Есть у неё и медали.

— Мне без двух месяцев 83, — говорит «балерина». — Затянула меня эта жизнь. Детства как такового не было, а старость отняла наша власть. Мне было без недели 6 лет, когда началась война. Жили мы в деревне Косичино, между Людиново и Кировом, впятером: мама, папа и нас, ребятишек, трое — я с 1935 года, брат — с 1937- го, сестра  — с 1940-го.

23 июня 1941 года отца забрали на войну. С тех пор мы о нём ничего не слышали. Вскоре пришли немцы и заняли нашу деревню. Как-то всех жителей собрали и погнали на железнодорожную станцию. Станция — километров 12 от нашего дома. А я не видала с роду железной дороги. Идёт паровоз, говорю: «Ох, столько народу. И мы в эту бочку поместимся?» Вот ведь жизнь какая: потом пришлось 40 лет на железной дороге работать! Привезли нас в Белоруссию, на станцию Столбцы. Сгрузили и отправили в церковь. Она полуразрушенная, крыши нет. А люду сколько! Не нам надо честь отдавать, а нашим матерям: как они вынесли такое! У моей матери трое детей было. Сегодня нас кормить нечем и завтра варить нечего. Она смотрит на нас, голодных — каково её сердцу было? Я даже не знаю, сколько мы там жили. В какой-то момент немцы нас просто бросили. Девочки, которые побольше, стали выходить из церкви и проситься на работу к белорусам — стеречь коров. За это кому свёклы пареной дадут, кому — картошечки, морковки. А мы-то у матери маленькие совсем, ни она ни от нас не может отойти, ни мы от неё. Стали ходить по деревням, чтобы куда-то прибиться. А брали только бездетных. Вот как-то раз приехал из Польши с подводой пан Судник. Нас всех взял и тётю Веру с детьми. Привезли под самую Польшу. А у него такие хоромы! Три имения. И работников было много. Когда я стала подрастать, пасла коров. Такие умные оказались животные, скажешь им, бывало: «Туда не ходите». И ведь не идут. За то, что я пасла, меня отблагодарили — подушку дали и еду. Мать и тётку мы практически не видели. Пан увезёт их ни свет ни заря в поле и привезёт ночью. Польские бабы ни плугом не пользовались, ни косой, ни лошадьми — только пряли. А наши-то запрягли лошадей, всё вспахали, посеяли, сжали. Работали отлично. Нас прозвали восточниками. Как-то пришли другие паны и говорят: «Пан Судник, можно ваших восточников к нам?» Мама и у других работала.

Лошади у пана были хорошие, откормленные. Приезжает немецкая армия, своих загнанных лошадей оставляет, а этих берут. И он им ни слова. Советские солдаты придут — то же самое. Когда наши попёрли, немцы стали прятаться во ржи — она высокая. А мы там коров пасли. Как стали фашисты по нам стрелять! Прямо по ногам лупанули! У меня остались две ранки.

Советская армия панов стала раскулачивать, всё отбирать. Пан Судник и говорит матери и тёте Вере: «Если хотите, оставайтесь тут. Я вам подарю своё имение, у меня всё равно всё отберут». А имение — это дом, сыроварня, подвал, скотный двор. Мать и тётка отказались, не терпелось вернуться домой. Пан пошил нам всем костюмчики, хлеба дал несколько мешков и довёз до станции в Минске. А в Рославле машинисты у нас все вещи растащили… Приехали домой самыми ­последними из деревенских.

Когда немцы выгоняли из деревни, наша хата ещё стояла. Вернулись, а вместо неё огромная яма и кругом лес деревьев в руку толщиной.

Вера Сергеевна о войне без слёз не вспоминает. 9 Мая для неё не праздник, а День скорби. На стене в доме висит портрет отца, который так и не вернулся…

Калужский районный суд признал недействительным расторжение договора застройщика с Надеждой Пимошиной в одностороннем порядке. Извещения, которые тот разослал без указания номера и даты, признаны недействительными. Пока шли суды, Надежду Васильевну парализовало.