В Калуге писатель Глеб Успенский слушал сказки и катался верхом на учителе
Многим нашим читателям полюбилась наша рубрика «Этот день в истории Калуги». Однако эту самую историю делают люди.
Потому в продолжение краеведческой темы начинаем знакомить наших читателей с выдающимися личностями, которые оставили заметный след в развитии калужской земли или как-то связаны с нашим краем, а также о традициях и знаковых событиях, которые происходили в тех местах, которые ныне мы называем Калужской областью.
Каждую пятницу будет выходить такой материал. Следите за публикациями! В этот раз наш рассказ о писателе Глебе Успенском.
Родился Глеб УСПЕНСКИЙ 13 октября 1843 года в Туле в семье небогатого чиновника казенной Палаты Государственных имуществ Ивана Яковлевича и его жены Надежды Глебовны СОКОЛОВОЙ. Мальчика назвали Глебом в честь деда по матери - Глеба Фомича СОКОЛОВА, который был управляющим Палатой Государственных имуществ в Туле, а потом и в Калуге.
Дьякон и чиновник
Оба деда писателя были колоритными фигурами. Дед по отцу - Яков Дмитриевич УСПЕНСКИЙ служил диаконом. Родственник Успенских Дмитрий ВАСИН писал про него так: «Худенький, низенький, лысенький и какой-то угнетенный старичок. Говорил тихо и всегда с хрипоткою, словно страдал легкой простудой. Эта хрипотка, страдальческое выражение лица и вся миниатюрная фигура делали его одновременно как-то и жалким, и симпатичным...»
Дед по матери - Глеб Фомич Соколов - был чиновником и впоследствии получил потомственное дворянство, но происходил также из духовного звания. Васин пишет: «Получив место управляющего Палатою государственных имуществ, Глеб Фомич, благодаря дешевизне в то время жизни и хорошему сравнительно содержанию, жил, скорее, как помещик,чем чиновник.
На конюшне у него стояла всегда пара заводских выездных лошадей, была карета, был повар, горничная и даже экономка. Еды было сколько угодно, тем не менее жизнь семьи его была крайне тяжела и скучна. Это происходило от того, что сам Глеб Фомич был совершенно чужд интересов семьи. Он жил как-то особняком. Никто из детей не мог быть с ним откровенен; он не терпел никаких возражений.
Всё сказанное им должно было считаться аксиомой, поэтому при его появлении все смолкало, и говорил он один…громил на чем стоит свет русскую политику, ругал Австрию за ее двуличность и измены, доставалось немало и Наполеону III. Увлекался до того, что благоразумие жены (Людмилы Ардалионовны Темской) требовало закрывать окна на улицу…
Глеб Иванович Успенский с самого детсва был очень впечатлительным, часто плакал. Возможно, такой склад характера и привёл к трагедии в конце жизни.
В доме Глеба Фомича находили пристанище погибавшие от разных неудач и нищеты артисты. В числе их бывали и скрипачи, и виолончелисты, и флейтисты, и живописцы. Насколько было возможно, их кормили, одевали и даже угощали водкой...
У Глеба Фомича была, по-видимому, от природы склонность к музыке. В бытность свою еще в семинарии он выучился кое-как играть на скрипке и любил время от времени наигрывать на ней русские песни».
Влюбился в свою ученицу
Отец и мать писателя Успенского познакомились в доме Глеба Фомича Соколова. Об этом в мемуарах пишет Дмитрий Васин: «Иван Яковлевич был приглашен давать уроки детям… В числе учащихся была девочка-подросток, Надя. При ее кротости и уме, она была не безынтересна и по внешности… Несколько смугловата, с лицом слегка покрытым румянцем, черные волосы и черные блестящие глаза.
Незаметно пробежало время, как учитель окончил курс семинарии, а ученица из девочки в коротком платьице сделалась прелестной девушкой. Ничего нет удивительного, если юноша учитель полюбил свою ученицу… Отец Нади предложил ему у себя, в палате, место столоначальника».
К чиновнику Ивану Успенскому не зарастала народная тропа. Двоюродный брат писателя Успенского Николай вспоминал: «На дворе Ивана Яковлевича ежедневно толпилась масса народу, в которой можно было встретить и цыгана, продающего лошадь, и сельского голову, увешанного медалями и державшего в руках обширную лохань с живыми карпами и баснословной величины налимами, ровно, как и целое полчище дьячих, пономарей, семинаристов и даже спившихся с круга профессоров семинарии, преподавателей»… И Иван Яковлевич помогал всем, современники называют его альтруистом.
Жизнь в калужском доме
Маленький Глеб сначала воспитывался в Туле у родителей, затем - в Калуге в семье деда.
Дмитрий Васин пишет про этот период жизни писателя так: «Соколов любил своего внука, и Глеб…жил почти постоянно в Калуге… В доме деда в каждой комнате были какие-нибудь птицы: у бабушки висел щегол, в столовой – учёный чиж, в гостиной – канарейки, в зале – соловей, в передней, около кабинета дедушки – снегирь. Кроме того, была ещё комнатная собачка, умевшая танцевать вальс… Такое изобилие животных дало повод дедушке Глеба Успенского называть дом «Ноевым ковчегом»…
У Соколовых жила прабабушка писателя - Татьяна Григорьевна ТЕМСКАЯ — «глуховатая, близорукая и с не сходящею никогда с её старческого лица улыбкой.
Эта бабушка, бывало, целые дни занимала Глеба и его сверстника сказками о спящей царевне, о Кащее бессмертном, об Иване-царевиче, наконец, целою серией сказок Шахерезады, а также рассказывала она по картинкам «Не любо – не слушай, а врать не мешай».. Рассказывала она так увлекательно, что дети готовы были не спать целые ночи»...
Вскоре Глеб Фомич, чтобы дети не бездельничали, нанял для них учителя.
Дмитрий Васин приводит интересный эпизод: «Этот учитель оказался добрейшим человеком и обращался с детьми как родной брат. Особенно он полюбил Глеба. Глебушка был худенький, маленький, но всегда очень подвижной мальчик, понятливый и весьма способный к ученью.
Возьмет, бывало, его учитель подмышки своими могучими руками и начнет поднимать к потолку, а потом посадит к себе на плечи и ходит по комнатам. Эта поездка верхом на учителе так понравилась Глебушке, что он стал забираться на плечи учителя не только тогда, когда был антракт для завтрака, но и во время ученья».
Портрет одной из дочерей Глеба Успенского Веры написал художник Николай Ярошенко.
Первая трагедия
Кроме бабушки-сказочницы в калужском доме Соколовых жил Алексей Михайлович ОРЕХОВ. Глеб Успенский его любил и называл «дядькой». Васин пишет: «Этот Орехов был когда-то богатым хлебным торговцем. Дела его почему-то пошли плохо: он обанкротился и остался без средств и кредита. Этому, полагать надо, не мало помогла его приверженность к зелену вину. Жил он у Соколовых до самой смерти.
Надо сказать, что Орехов (Михалыч, как все его звали), любил музыку и самоучкой играл на скрипке. И вот, бывало, когда дедушка уходил на службу, а на дворе стоял мороз, препятствовавший детям выйти во двор, чтобы строить из снега воображаемые дворцы, крепости и пещеры, Михалыч брал обыкновенно свою скрипочку, садился в зале на стул и начинал играть плясовые: «Бычки», «Барыню», «Камаринскую», «Спирю».
Под эту музыку у детей шёл своеобразный пляс и беганье, кувыркание до девятого поту или, лучше сказать, до тех пор, пока в передней не раздастся визг комнатной собачки, чуявшей приближение дедушки… С его приходом всё стихало.
Он звал в кабинет Михалыча, выпивал с ним по стаканчику травничку из целебных трав и затем все чинно садились обедать. В то время Глеб Фомич Соколов соблюдал все посты, не исключая среды и пятницы, так что большую часть года все питались постною пищей, состоявшей из винегрета, супов, оладий, левашников, блинов и т.д…
Глеб Успенский некоторое время работал у этом здании.
Несколько раз всем семейством совершали, например, путешествие в Калужку, где находилась чудотворная икона Калужской Божьей Матери, и это расстояние, помнится, 7-8 верст от города. В это лето Михалыч заболел и вскоре умер. За несколько минут до смерти, когда дедушка Глеба Успенского спросил его о здоровье, он нашел ещё возможным пошутить и сказал:
«Худо, сударь, без дуды.
Ноги едут не туды».
И это были его последние слова.
Это трагическое событие сильно повлияло на впечатлительного Глеба Успенского, позже он напишет рассказ под названием «Михалыч».
Раздвоение личности
В Калугу писатель ещё вернётся в августе 1875 году, уже с женой - учительницей Александрой Васильевной Бараевой и сыном Александром (всего у Успенских было шестеро детей). И до января 1876 года Глеб Иванович будет работать делопроизводителем в Управлении Сызранско-Вяземской железной дороги.
В нашем городе он напишет несколько произведений: «Овцы без пастыря», «Будка», «Бухгалтер Коробков». Из Калуги Успенские уедут жить в Самарскую губернию. А в 1879 году поселятся в Петербурге.
Осенью 1889 года у писателя обнаружится нервное расстройство, которое быстро приведёт к сумасшествию. Успенского поместят в Колмовскую больницу для душевнобольных.
Доктор СИНАНИ, который лечил писателя, делает на следующий день после его поступления запись: «Утром, сейчас после завтрака, он (Успенский) самым простым и толковым образом, по собственной инициативе, сообщил мне о своем происхождении. Отец его из духовного звания, мать из рода Соколовых. Семья отца обилует сумасшедшими. Один брат был архимандритом и умер сумасшедшим. Другой брат отца кончил самоубийством. Вообще с отцовской стороны много ненормальностей».
О болезни писателя князь Дмитрий МИРСКОЙ скажет так:« болезнь его приняла форму распада личности. Он чувствовал, что разделился на двух людей, из которых один носит его имя Глеб, а другой отчество - Иванович. Глеб был воплощением всего доброго, Иванович - всего, что было в Успенском плохого».
Попрощаться с Глебом Успенских собралось много народу.
Последние два года жизни Глеб Успенский провел в Новознаменской больнице вблизи Петербурга. Скончался 24 марта 1902 года от прогрессивного паралича сердца. Похоронен на Волковом кладбище в Петербурге.
Очевидец тех событий писательница Варвара ТИМОФЕЕВА вспоминала: «Я еще раз увидала его. . . в гробу, в церкви Волкова кладбища. И чудное дело: лицо его опять преобразилось. Когда сняли крышку с гроба, как снимают футляр с драгоценного инструмента, он лежал как будто нетленный, — по-прежнему гармоничный и ясный, но уже холодный, немой, без жаркого трепета своих чутких, теперь навсегда неподвижных струн...
Церковь, улица, кладбище - все было полно. И какая странная, как будто на подбор стекавшаяся толпа! Нервные, одухотворенные, но болезненно-усталые или угрюмо-ожесточенные лица, изможденные, бледные... и как-то царственно-горделивые...
Фигуры надломленные.. Мужчины и женщины без цвета лица и без возраста, но без робких движений… Одеты все одинаково, в черном и темном, простом, без притязаний на моду и без заботы о том, как и во что одеты. Разговоры тоже как будто бы странные: воспоминания о Сибири, тайге и тюрьме».
