Что происходило с дворянами, которых после революции ссылали в Калугу

Кира Местергази (Цеханская) в детстве с матерью Риммой Лосевой и братьями Алексеем и Михаилом.

Вместо лампады — ​портрет Сталина

Кира Цеханская — ​родственница знаменитого калужского путешественника Михаила Местергази — оставила интересные воспоминания о своём детстве, проведённом в Калуге.

«Мой дедушка — ​Михаил Казимирович Местергази (отец моего отца) — ​умер в 1913 году. Он всю жизнь служил в армии и вышел в отставку в чине генерал-­майора от артиллерии. Участвовал в Турецкой кампании, кавалер многих орденов и медалей, похоронен в Калуге, на Крестовском кладбище. В 30-е годы ХХ века кладбище превратили в строительную площадку, и все могилы были снесены... Я помню, когда мы ходили на могилы, то часто встречали монахов, которые ухаживали за фруктовым садом, находившимся с другой стороны кладбища.

На этом кладбище кроме дедушки Михаила Казимировича были похоронены его жена ­Софья Владимировна и их дочери. В период между 1913 и 1917 годами мой отец, Владимир Михайлович, заказал в Петербурге памятник. Это был камень в человеческий рост чёрного гранита...  В камне было сделана ниша, в которой, по идее, должны были стоять образ и лампада, но пришло другое время…  После революции, когда из братских корпусов устроили детский сад, к могиле дедушки проложили ухоженную дорожку, а в нише камня вместо иконы стоял портрет Сталина.

В 60-е годы камень исчез, а всё кладбище застроили жилыми корпусами».

Владимир Местергази – отец Киры Цеханской.

Дружила с Гончаровыми

Кира была знакома со многими дворянскими семьями.

«Моими первыми друзьями были Настя и Шура Гончаровы (по отчеству Николаевны) — ​правнучки полотняно-­заводских Гончаровых. Их род шёл от брата Наталии Николаевны Гончаровой (Пушкиной). Жили они на той же улице, что и мы, — ​в одноэтажном доме, который сначала ­занимали целиком, а затем, после бесконечных уплотнений, остались в одной комнате. Семья была большая. У Елены Александровны Гончаровой (урождённой Потехиной) кроме Шуры и Насти — ​её родных детей — ​были ещё сын Борис и дочь Кира от первого брака Николая Гончарова с его первой женой Храповицкой, которая умерла в молодости. Кира и Боря были старше нас лет на 10–12. Они очень любили свою мачеху и всегда называли ее Лёлей. Семья была музыкальная. Все они учились у известной калужской учительницы музыки Ольги Николаевны Юртаевой. У Бориса был прекрасный тенор, Кира ему аккомпанировала. Позднее обнаружился неплохой голос и у Насти. Если в нашей семье мама старалась придерживаться старых дворянских традиций, старалась привить нам хорошие манеры, то в семье Гончаровых было дозволено всё, поэтому у них мы играли и шалили почти безнаказанно. К дому прилегал большой сад, двор с сараем и погребом — ​всё это было всегда для нас доступно, поэтому я и младший брат Михаил очень любили бывать у Гончаровых и часто ходили к ним. Летом мы строили шалаши, лазили за яблоками к соседям, устраивали в чулане детскую комнату. Помню, как мы где-­то достали новые фантики от конфет и весь чуланчик обклеили «Мишками» и ещё какими-­то красивыми картинками. Зимой бывший кучер Потехиных, который после коллективизации уехал из деревни и поселился с женой в домике-­кухне, делал нам ледяную горку, а из навоза лепил что-­то вроде большой лохани, обливал её на морозе водой — ​получались прекрасные сани-­самокаты, назывались они «говнюшки». Мы, детвора, с криком и гиком валились в сани и летели с горки, разгоняясь во все стороны.

В начале 30-х годов семья Гончаровых распалась. Сначала арестовали и сослали их дедушку Александра Ивановича Потехина и бабушку Юлию Константиновну. В 1937–38 годах арестовали и сослали мать, Елену Александровну. Кира вышла замуж за доктора Кипарисова и уехала в город Перемышль, Борис окончил строительный техникум, женился на Вере Лопатиной и уехал в Москву. Настя вышла замуж тоже в Москве, за Воеводина, Шура уехала в Москву учиться. Через 50 лет мы встретились в столице — ​все уже в преклонных летах».

Дом, открытый для всех

«Калуга 20–30-х годов была местом ссылки дворян, которые, в общем, перед советской властью ничем не провинились, кроме своего происхождения. Многие из них были вполне лояльны и даже поддерживали новую власть.

В большинстве своём это родовое дворянство с образованием, которое в то время могло принести большую пользу. Все эти люди, как бабочки на свет, слетались к нам в дом. Мама как падчерица бывшего губернатора Калуги была на виду у всех; и эти несчастные люди — ​разорённые, униженные, выброшенные революцией из своих насиженных гнёзд — искали у неё тепла и участия. Принимать их было в то время крайне рискованно, и многие оставляли свои двери для них закрытыми. Мать этого никогда не делала, двери нашего дома, несмотря на страх и бедность, всегда были открыты. Разговоры велись чаще по-­французски».

Владимир Местергази с женой Риммой Лосевой.

Трагические судьбы

«Помню сосланных в Калугу. Полтев — старик лет 70, бывший столичный сановник. У нас он появлялся всегда безукоризненно одетым, в цилиндре. В передней он доставал из кармана два бриллиантовых перстня и надевал их. Уходя, опять снимал. И вдруг он исчез. Я помню, как взрослые говорили, будто он получил повестку о явке в ГПУ (Главное ­политическое управление, позднее — НКВД). Полтев на вызов не пошёл, его нашли повесившимся в своей комнате. На столе, в качестве последней записки, лежала повестка из ГПУ.

Совсем ещё молодой (лет 38–40) бывший гвардейский офицер Николай Петрович Штер (Николай Петрович «маленький»). Красавец, всегда подтянутый, с армейской выправкой, высокого роста, безукоризненно причёсанный — ​он ходил по улице в своей бывшей армейской форме без погон и как-­то по-­особенному держал фуражку, прижимая её к левому боку согнутой рукой. Позднее до нас дошли слухи, что его расстреляли.

Был ещё Николай Петрович Коновалов (мы звали его Николай Петрович «большой», так как он старше «маленького»). Это был человек лет 65–70, высокий, плотный, с лысой головой — ​бывший царский чиновник, также высланный в Калугу.

Среди этих людей была и праправнучка Радищева, дама лет 50, она ходила всегда в чёрном, по крайней мере, я её так запомнила. Она не без юмора рассказывала о том, как следователь, который вёл её дело, укорял её, как же это она, внучка Радищева, вдруг попала под следствие. На что та отвечала, что, видно, весь род Радищевых всегда был и будет не в ладах с сильными мира сего.

Князь Ратье (Ратиашвили) — ​хранитель Эрмитажа, который не дал разграбить ценности музея во время бесконечных смен правительств, за что получил от Ленина личную охранную грамоту. Несмотря на это, тоже был сослан в Калугу. Ему в то время было лет 60–65: красивый, высокий, необычайно обаятельный, совсем седой человек с изысканными манерами. Помню, как я, девчонка лет 10, влюбилась в него.

Позухины — ​отец с двумя детьми нашего возраста, Надей и Алёшей, и две тётки. Надя болела туберкулёзом. Детей они воспитывали на прежний лад: обязательные занятия по-­французски, грамматика — ​в старой орфографии с буквой ять и т. д. Они, видимо, надеялись на возвращение старого режима.

Семья бывшего генерала Михаила Евгеньевича Маслова: ​сам генерал, его жена, княжна Анастасия Евгеньевна Волконская, их сын Михаил и сестра жены — ​Ольга Евгеньевна Волконская. Позднее, чтобы скрыть своё происхождение, она фиктивно зарегистрировалась с каким-­то рабочим по ­фамилии Давыдов, ­который однажды в пьяном виде явился к ним и стал настаивать на своих супружеских правах, чем привёл семью в страшное смятение. Потом это как-­то ­уладилось».